Урок родной литературы в 8 классе посвящен рассказу К.Д. Воробьева «Седой тополь».
Автор-разработчик: Август Светлана Сергеевна
Мужество, стойкость, вера в свои силы в рассказе К.Д. Воробьева «Седой тополь»
Цель урока – познакомить восьмиклассников с былью К.Д. Воробьева «Седой тополь», рассказать о немецких концлагерях, о жестоком обращении с пленными. Урок построен с использованием технологии творческих мастерских. На уроке школьники совершают заочную экскурсию в Саласпилс и вместе с героями текста «проживают» страшные минуты в стенах немецкого концлагеря.
Планируемые результаты:
личностные: совершенствовать духовно-нравственные качества личности ребенка; формировать уважительное отношение к литературе Курского края;
метапредметные: формировать умение самостоятельно структурировать материал; подбирать аргументы для подтверждения собственной позиции; выделять причинно-следственные связи в устных и письменных высказываниях, формулировать выводы; формировать умение самостоятельно организовывать собственную деятельность, оценивать ее, определять сферу своих интересов;
коммуникативные: воспринимать на слух текст литературного произведения; развивать навыки осмысленного чтения и адекватного восприятия; умение пересказывать прозаический текст; создавать устные монологические высказывания разного типа, уметь вести диалог;
предметные: понимать ключевые проблемы изучаемого произведения; понимать авторскую позицию и формулировать свое отношение к ней; понимать связь литературного произведения с эпохой его написания; определять в произведении элементы сюжета, композиции, изобразительно-выразительные средства языка, понимать их роль в раскрытии идейно-художественного содержания произведения; владеть литературоведческой терминологией при анализе литературного произведения; уметь анализировать литературное произведение: определять его принадлежность к одному из литературных родов и жанров; понимать и формулировать тему, характеризовать героев.
Оборудование: портрет писателя К. Воробьева; презентация «Концлагеря», выставка книг писателя Константина Воробьева, тексты рассказа «Седой тополь», «Реквием» Моцарта, видеосюжет «Немецкие лагеря для военнопленных», мультимедийный проектор, ноутбук.
Ход урока
I. Орг.момент.
II. Мотивация учебной деятельности.
Дети исполняют стихотворение, на экране идут кадры военной хроники.
– Я ничего не знаю о войне…
Я не был там. Я не был в сорок пятом.
Я не горел в ее пылающем огне.
Я даже никогда еще не представлял себя солдатом…
Да, я читал не раз
О той войне поэтов строчки.
Но значат что они для нас? –
В бессмертье уходили – нет, не мы – Они,
С товарищами вместе и поодиночке…
Мы ничего не знаем о войне?
Не чувствуем? Не думаем? Не помним?
Ответы мы даем самим себе,
Чтоб смыслом жизнь свою наполнить…
– Я тоже мало знаю о войне.
Но то, что знаю – мне всего дороже.
Историю о тех годах я сохраню в себе,
Ведь забывать об этом мне негоже.
Её узнала не из книг,
Не из учебников и не из фильмов –
Её мне рассказал один старик –
Мой прадед – он был добрый, справедливый, сильный…
Был призван в восемнадцать он на службу,
Два месяца – и вдруг… война.
Тем, кто ни разу не держал в руках оружие
Испить лишений чашу довелось сполна.
– Да, мы другое поколение, сегодня наша жизнь устроена иначе,
И мало кто, подумав о героях той войны, о чем-то вспомнит, и тем более заплачет.
Похоже, в нашей быстрой жизни нет времени подумать, осознать,
Что означает «послужить Отчизне», что значит «жизнь за Родину отдать»…
Мы все в водовороте суеты стремимся ярко, интересно жить,
И, кажется, что в лексиконе молодых нет слов «достоин Родине служить».
Но так ли это? Мы – другое поколение. Но то, что происходит здесь, сейчас
Спасает их – героев – от забвенья, от равнодушия – спасает нас.
Учитель. Да, сегодня мы продолжаем знакомиться с творчеством нашего земляка Константина Дмитриевича Воробьева. И начать наш урок я хочу со слов Леонида Лавлинского: «Константин Воробьев прочно вошел в нашу литературу, и его имя по праву может значиться среди имен лучших писателе фронтового поколения. Никакие жизненные помехи в конечном счете не могли воспрепятствовать его желанию сказать правду о том, что он видел и знал лучше других. Константин Воробьев умел любить свою родину, как подобает бойцу, -преданно, нешумливо и взыскательно. Такая любовь заслуживает, чтобы о ней вспоминали с неостывающей благодарностью».
Бухенвальд (Германия), Аушвиц-Биркенау (Освенцим – Польша), Дахау (Германия), Львов (Львовское гетто в Украине), Цитадель (Львов, Украина), Саласпилс (Латвия)… Это список нацистских концентрационных лагерей…
На карте, которую Вы видите, красной линией обозначена территория Саласпилса – трудового лагеря, созданного в годы Второй мировой войны на территории оккупированной нацистской Германией Латвии. Этот лагерь предназначался для массового уничтожения людей, среди которых были советские военнопленные, однако известность Саласпилс получил из-за жестокого содержания детей. Их держали отдельно от родителей. Некоторых продавали для «трудового использования». Ослабевших детей расстреливали. Врачи концлагеря использовали детей-заключенных для проведения медицинских опытов, например испытания различных ядов. Он существовал в 18 километрах от Риги рядом с городом Саласпилс с октября 1941 года до конца лета 1944 года.
Ученик: Рассказ о К.Воробьеве. В декабре 1941 год Константин Дмитриевич Воробьев попал в плен и находился в Клинском, Ржевском, Смоленском, Каунасском, Саласпилсском, Шяуляйском лагерях военнопленных (1941-1943), он дважды бежал из плена. Только 24 сентября 1942 года побег увенчается успехом, и Воробьев считал этот день своим вторым рождением. В 1943-1944 годах он был командиром партизанской группы из бывших военнопленных в составе действовавшего в Литве партизанского отряда под Шяуляем.
III. Постановка темы и цели урока.
Тема нашего урока: Испытание человека пленом на войне. Мужество, стойкость, вера в свои силы в рассказе-были К.Д. Воробьева «Седой тополь»
- Определите цели и задачи урока, обратите внимание на ключевые слова в теме урока (познакомиться с былью К. Воробьева, охарактеризовать героев, озвучить проблемы, которые поднимает автор, восхититься мужеством, стойкостью, верой героя, понять, насколько сильным может быть человек, как сильны были люди того времени.)
IV. Работа над темой урока.
- В Курске на площади Перекальского есть памятник К. Воробьеву, созданный скульптором В. Бартеневым в 2009 году. Вот фотография памятника. Что изобразил скульптор? (рассматривание скульптуры на фотографии, прием словесного описания)
- За спиной писателя дерево. Это тополь. Какие прилагательные мы можем подобрать к существительному тополь? (Рассматривание фотографии цветущего тополя)
- За ответом на этот вопрос мы и обратимся к рассказу «Седой тополь». Автор указал, что перед нами не простой рассказ, а быль. Что значит быль?
V. Лексическая работа
БЫЛЬ, и, ж. 1. То, что было в прошлом (устар.). Б. молодцу не укор (укора) (посл.). 2. То, что было в действительности, действительное происшествие, в отличие от небылицы (разг.). Рассказывают и б. и небыль.
Эрза́ц (нем. Ersatz — заменитель), или суррога́т — неполноценный заменитель чего-либо.
Понятие «эрзац» стало широко применяться во время Первой мировой войны, когда в Германии из-за огромного недостатка стратегических продуктов сливочное масло стали заменять маргарином, сахар — сахарином, a кофе — цикорием.
Бара́к (от фр. baraque — лачуга, итал. baracca — хижина) — временное, быстровозводимое, дешёвое жилое здание, лёгкое здание из дерева или камня для содержания войск, рабочих и больных[2].
Войска СС (нем. die Waffen-SS, при нацистах обычно dieWaffen-) — военные формирования отрядов охраны (CC).
Вначале назывались «резервными войсками СС». Название «войска СС» было впервые использовано зимой 1939/40 года. В ходе войны эти части находились под личным командованием рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. Части войск СС принимали участие как в военных действиях, так и в акциях айнзацгрупп (оперативных групп), осуществлявших геноцид. На Нюрнбергском процессе войска СС были обвинены в военных преступлениях. В заключении трибуналом были объявлены преступной группой члены СС, в том числе войск СС…
VI. Работа с текстом
- Обратимся к тексту.
Заранее подготовленный ученик читает наизусть начало рассказа К.Д. Воробьева «Седой тополь»: «Тысяча девятьсот сорок второй год. Весна. Латвийская станция Саласпилс – чистая, скромная и тихая, будто зачарованная…»
- Мы на территории Саласпилса. В 1941-1942 годах здесь в числе военнопленных был сам писатель. Во дворе концлагеря, рассказывал К.Д. Воробьев, рос тополь. Пленные, которые содержались в лагере, съели практически всю его кору, так как их морили голодом. Тем не менее, каждую весну на этом седом тополе вырастали новые зеленые листья.
- Найдите в тексте рассказа описание седого тополя. (Выразительное чтение описания)
- Как Вы считаете, почему не засыхает тополь и «листья на нем не жухнут»? (жизнь сильнее смерти)
- Можем ли мы назвать тополь одним из героев произведения? (Мы можем назвать его немым героем, который наблюдает за происходящим)
- Автор начинает свое повествование с обозначения времени и места действия рассказа (1942 год, латвийская станция Саласпилс, лагерь военнопленных «Долина смерти»), за ним следует описание седого тополя. Чем можно объяснить такое начало?
- Почему рассказ называется «Седой тополь»? К этому вопросу мы еще не раз вернемся на уроке.
Чтение отрывка от слов «На станции известно…» до слов «что делать и как жить» по
VII. Работа в группах. (назначается старший в каждой группе, разложить критерии оценивания ответов, вопросы по тексту)
Задание для групп.
Старшие в группах распределяют вопросы
1 группа. Расскажите о капитане по плану:
-возраст
-внешность
-жизнь в плену
2 группа. Опишите главного героя рассказа Сергея Климова.
-возраст
-внешность
-жизнь в плену
3 группа. Расскажите о Воронове
-возраст
-внешность
-жизнь в плену
4 группа.
Жизнь военнопленных в лагере
VIII. Обсуждение результатов работы групп.
Учитель. Военнопленные в концлагерях не жили, а существовали. Давайте обсудим, как они выживают
(Ответ 4 группы 1,3,2)
XI. Работа с текстом
Чтение отрывка со слов «Однажды вечером Климов…» до слов «наступит долгая сверлящая боль в затылке и обморок».
- Согласны ли Вы с Сергеем Климовым в том, что необходимо совершить побег, несмотря на то, что во время побега все погибнут?.
Чтение фрагмента со слов «Климов забился в угол…» до слов «Сволочь!...»
- Но герой все-таки не сдается и ищет способ бежать из плена. Каким Вы представляете себе героя рассказа Сергея Климова? Какие черты характера присущи ему? Докажите.
Предлагаю составить кластер (коллективная работа).
Чтение отрывка «Потом в неясном свете барака» до слов «Не буду…».
- Что случилось с полковником? (Его расстреляли)
- В чем хотел оправдаться Воронов? Почему, на Ваш взгляд, Климов не поддержал его? Как это характеризует героя?
- Был ли Климов одинок в лагере?
- Смог ли он найти себе друга?
- Что такое дружба?
Обратимся за ответом к рассказу. Чтение отрывка со слов «Воронов сдавал на глазах…» до слов «Климов промолчал».
- Можно ли назвать друзьями Воронова и Климова? Почему?
- Какова роль тополя в этом эпизоде? (Образ тополя символичен. Именно тополь, растущий в центре лагеря, вселил в Климова веру в спасение, в то, что эту страшную «долину смерти» может победить жизнь)
- Найдите в тексте слова, которые подтверждают эту мысль. («Одно непостижимое разумом обстоятельство изгнало из сердца Климова неизбывный страх первоярусника, что на заре он умрет, – тополь. Нет, никто не рыл там подземного хода и никто не сверлил его кряж, чтобы появиться в лагере с автоматом. Тополь просто лопнул сухой умершей древесиной в том месте, где его кору объели пленные, и в расщелине выперла и взбухла бледно-зеленая новая кора!»… «на его глазах впервые в лагере свершилось попрание смерти жизнью, но только Климов понял вдруг, что он не умрет на первом ярусе! Он не знал, что случится с ним и что он сделает, но вера эта крепла, и он хотел, чтобы Воронов ощутил то же»).
Прослушивание аудиозаписи со слов «В положенный час утра в барак не принесли хлеб» до конца рассказа.
- Удается ли Сергею Климову бежать? Что движет Сергеем Климовы? Почему он, понимая, что может погибнуть, все же совершает побег?
- Как Вы относитесь к герою?
- Каково авторское отношение к герою? Чем герой близок К. Воробьеву?
- Давайте обратимся к эпиграфу нашего урока. Какую правду хотел нам рассказать К. Воробьев?
X. Подведение итогов. Анализ работы группы экспертом
Задание. Расположите пункты плана в соответствие с содержанием произведения.
Карточка для обучающихся.
Задание. Расположите пункты плана в соответствие с содержанием произведения.
Перевозка пленных и побег Климова.
История с орденом.
Мысли Климова о спасении.
Попытка Климова притвориться мертвым и так спастись.
Лагерь «Долина смерти» и старый тополь на его территории.
Правильный вариант:
- Лагерь «Долина смерти» и старый тополь на его территории.
- Мысли Климова о спасении.
- Попытка Климова притвориться мертвым и так спастись.
- История с орденом.
- Перевозка пленных и побег Климова.
- В заключение еще раз обратимся к вопросу: «Почему рассказ называется «Седой тополь»?»- Наблюдая за тем, что происходит в концлагере, «немой» тополь мог быть только седым, не старым, не мудрым, а седым, изменившим цвет своей кроны от боли, обиды, жестокости немецких солдат…
XI. Рефлексия.
- Просмотр видеосюжета ВИА «Поющие гитары» - Концлагерь Саласпилс (СССР, 1973)
https://ok.ru/video/45989431861
Учитель. Сегодня мы приоткрыли еще одну очень страшную правду войны. Мы побывали в немецком лагере Саласпилсе и узнали о том, как выживали военнопленные.
- Может, не стоит об этом говорить? Это было давно…
Домашнее задание. Напишите сочинение-миниатюру «Над чем меня заставил задуматься рассказ К. Воробьева «Седой тополь»?»
Приложения
Образ полковника
…а сосед Климова, седой старик, приподнялся на локте и прошептал:
— Правильно! Это надо делать молча, раз мы оказались неспособными отвечать за себя, за судьбу родины, за судьбу мира… К черту! Надо хоть умереть по-человечески!..
Тогда Климову показалось, что он открыл сильного друга, который знал название его чувству и испытывал его сам. Из книг же ему было известно, что люди, готовые «по-человечески» умереть, бывают способны на смелые поступки в жизни. Притаив в душе смутную надежду, он уснул, а утром его разбудил крик:
— Что он делает?
В углу нар хрипел и дергался человек. Климов подполз к нему и узнал своего седого соседа,— сидя, тот пытался задушить себя брезентовым пояском. Он долго и яростно сопротивлялся попытке Климова снять с его шеи брезентовый калачик, и Климов дважды ударил его кулаком по лицу.
— Гад старый… помог!
— Товарищ полковник,— сказал Климов,— нас около пятисот человек…
— Уже меньше,— выдохнул полковник.
— Все равно… Но если мы со всех сторон полезем на проволоку, то…
— Нет. Я думал… Идите.
— Почему же нет?
— В одну минуту восемь пулеметов выбрасывают семнадцать тысяч шестьсот пуль… В среднем тридцать четыре пули на каждого… Всего нужно перелезть тридцать метров проволоки, не считая мотков «Бруно». Каждый метр — три ступеньки… В минуту шесть ступенек, значит — пятнадцать минут. Следовательно, пятьсот десять пуль на каждого…
Откинув за спину каску, Климов побрел от тополя, но через несколько шагов остановился, медленно обернулся к полковнику и с горечью, тоской и злобой сказал:
— Дохляк! — Он видел, как побелел рваный рубец раны на впалой груди старика.— Облезлый заяц!.. Орден в гашнике штанов прячешь… Ответа за него боишься, жить хочешь — а как? Как?
Расставив колени и локти, капитан пополз от Климова, волоча тело по нарам, но вдруг качнулся в сторону, проделал круглый поворот и вернулся. Он не рассчитал расстояния, когда выкинул руку для очередного шага, уперся ею в каску Климова и упал на бок. И лежа, оскалив белые десны, яростно зашептал:
— Нет! Он не сволочь… Он такой же, как и ты — раб! Раб, который мечтал въехать на санях в Берлин… Малой кровью… Могучим ударом… На чужой территории… Мировую революцию… Но вот он издали увидел врагов своих, новых викингов…
— Ну?! — таким же яростным шепотом спросил Климов, кося глаза на впалый, блестевший высохшей кожей висок соседа.
— И раб встал на колени! Отдал Россию… Москву… Забился в лагеря — жить! Но тут смерть, и он, как и подобает рабу, захотел вернуться… в подлую жизнь через братскую могилу… из-под трупов! А зачем? Для чего? Все ведь кончено! России уже нет! И никогда не будет… Никогда!
— А леса? А реки? А все наше? Где все это будет? — едва выдохнул Климов.— Где все?
— Что все? — злобно выкрикнул сосед его.
— Все!— угрожающе повторил Климов.— Пусть нас, людей, не останется… Пусть! А Россия-то будет? Будет? Куда же она денется?!
Очень долго они молча и враждебно дышали, потом капитан привстал и проговорил за два раза:
— Колхозный… баран!
А капитан стоял третьим от Климова, и на его запрокинутом лице застыло необычное, настороженно-взволнованное выражение. Климов долго смотрел на него и наконец разглядел на лице капитана оттенок насмешки. «Над чем это он?»
Климов прислушался к словам переводчика и понял, о чем тот разглагольствует вот уже полчаса. Оказывается, у тополя найден орден Красного Знамени. Немецкое командование хочет создать его хозяину лучшие условия, потому что оно уважает героев и рыцарей…
Но в это время на правом фланге строя кто-то сказал спокойно и четко:
— Орден Красного Знамени мой!
Климов и Воронов оглянулись разом. Из строя на шаг вперед вышел полковник. Он стал по команде смирно.
— Могу назвать его номер. Я утерял его вчера… вот здесь. И я готов за него ответить!
и недалеко от своего места, на световой тропе, увидел капитана.
— Чего тебе?
— Сейчас,— сказал капитан.
Он сел на краю лунной дороги, протянув ноги в темноту, будто свесил их над обрывом. Потом молча расстегнул брюки, залез в них обеими руками и принялся что-то делать там, закрыв глаза.
— Ты что возишься там? — испугался чего-то Климов.— Вынь руки!
Воронов сонно вскрикнул и стал приподнимать голову, но капитан протянул над ним свои ладони, и Климов различил на них темный, узкий и продолговатый предмет.
— Это соль… в мешочке…— поперхнулся душным шепотом капитан.— За лагерем ее нет, слышишь? Ничего там нет… А мне конец… к утру. Ну бери… пригодится!
— Не надо! Ты сам ешь… с водой!— почти прокричал Климов.
Жил капитан еще полные сутки и все время, лежа между Климовым и Вороновым, пытался просвистеть какую-то забытую мелодию.— Фии-фию… фить-фить!— выдыхал он сквозь помертвелые губы и крутил над ними указательным пальцем — желтым, узловатым и длинным.
Образ Вани Воронова
Это был второярусник младший лейтенант Иван Воронов. Климов не любил его за то, что по ночам тот часто и подолгу плакал. Они сошлись, не дойдя до эсэсовцев шагов пяти, столкнулись и остановились, дыша тяжело, с хрипом.
Климов лежал под тополем. Воронов оказался рядом. Климов сказал:
— Не вышло у нас… зато полковнику хорошо теперь…
— Мучить только станут… перед расстрелом,— согласным шепотом отозвался Воронов.— И пусть! И пускай знают, гады, что мы… что у нас тоже…
Климов порывисто обвил рукой тонкую шею Воронова и с какой-то свирепой радостью и гневной обидой крикнул:
— Перестань плакать! Ну!
— Не буду…
Тесно прижав спину к его животу и подтянув колени к подбородку, лежал Воронов. Лунная тропа начиналась на его лице, и дыбком вставший на щеке пух светился тихой блеклой зеленью. «Как у гусенка»,— сравнил Климов.
Воронов сдавал на глазах. По утрам, проглотив свою пайку хлеба, Климов подтаскивал его к краю нар, слезал сам на пол и подставлял другу спину.
— Лезь.
— Не надо, Сергей… Иди один,— просил Воронов.
— Лезь! — пригнувшись, командовал Климов. Сидя на нем, перехватив ему живот ногами, а руками обвив шею, Воронов продолжал плакать.
— Замолчи, а то сброшу!— грозил Климов.— Сейчас сброшу!
— Ну и бросай! Бросай! — соглашался между всхлипами Воронов и пытался разжать свои пальцы на шее Климова, но тот намертво зажимал их обеими руками.
Воронов бредил едой, не поднимал голову,
Воронов сидел на краю нар и одной рукой обнимал станину, а второй ловил что-то в воздухе. В широко раскрытых глазах его не было зрачков; глаза были тусклые, большие и белые, и, повинуясь какому-то мгновенному безымянному чувству, Климов вскинул к его лицу руку и коротко ударил ладонью по щеке. Воронов вздрогнул и зажмурился, но Климов ударил снова и закричал:
— Не спи!.. Не надо!..
Когда Воронов открыл веки, зрачки оказались на месте. Он глядел удивленно, силясь что-то понять и сказать, но Климов притянул его голову к себе, отыскав на ней ртом холодную раковину уха.
— Не спи! Слышишь? Сейчас принесут баланду… Ты съешь и мою порцию… Не спи!
Сергей Климов
Лейтенант Сергей Климов, коротавший свою двадцать первую весну на втором ярусе нар в третьем бараке — самом емком в лагере: осенью барак вместил триста пятьдесят пленных. Теперь в нем оставался шестьдесят один человек, и лежали они на нарах далеко друг от друга — обжились каждый на своем месте.
На голове Сергея Климова пилотка с опущенными полями, закрывшими шею, лоб и уши. Штанины ватных брюк достают только до икр, а пальцы босых ног распираются врозь затвердевшей между ними грязью. В бумажном мешке с жирным черным орлом и надписью «Фельдпост» Климов прокусил три дырки — одну, чтобы просунуть голову, а две для рук. Подвязанная обрывком красного телефонного кабеля с его острого плеча свешивается каска,— в нее он получает баланду. При ходьбе левая нога Климова издает сухой треск, похожий на холостой щелк курка нагана,— неправильно срослась щиколотка. Заросшее нетвердой негустой щетиной лицо покрыто лишаями и струпьями. Волосы его русы и длинны, концы их свисают из-под пилотки на плечи и вьются. От всего себя Климов сохранил только голос — резкий, четкий, прежний. Непонятно, почему охранники до сих пор не прибили Климова,— они ведь особенно ненавидят высоких, крутолобых и сероглазых пленных. Не прибили, видно, потому, что в своей орлатой рубахе Климов развлекал скучавших эсэсовцев унизительным зрелищем своей нелепой наружности.
По ночам в душу Климова всегда входила невероятная мечта: утром кто-то из своих, из русских, но непохожий ни на одного из обитателей лагеря, появится здесь и скажет, что делать и как жить.
Но этот «кто-то» не появлялся, и в тающем теле Климова росла непонятная обида, почти ненависть к себе и ко всем своим собратьям по бараку. Он ненавидел себя за то, что должен погибнуть молча, а умирающих за то, что они жалуются и стонут. Он не раздумывал над источником своего чувства. Оно росло в нем по мере того, как иссякали его силы. Его бесило собственное неумение не только что-то сделать для своего освобождения, но просто что-нибудь для этого придумать.
С минуту Климов ненавидяще разглядывал его желтую спину и вдруг качнулся вбок и пошел от тополя к бараку, как по канату через пропасть: расставив руки и приседая. Перед его глазами со звоном плыл и дрожал густой багровый сумрак, и Климов знал, что если он упадет, то наступит долгая сверлящая боль в затылке и обморок.
В тот вечер Климов впервые не осилил подъем на второй ярус нар и впервые за время плена заплакал. С этой минуты он считался «доходягой» и оставался на первом ярусе, где лежали те, кому до смерти были считанные часы.
Климов забился в угол на первом ярусе и затих. Он ждал рассвета, он вслушивался в свое тело,— на нем вспыхивали и мгновенно гасли трепетные движения мышц и в местах этих коротких судорог тело пятнилось холодом, будто от прикосновения ледяшек. «Это крылья… Они у нее как у летучей мыши»,— подумал Климов, страшась назвать смерть по имени. До ближайшей станины нар было далеко — четыре переворота с бока на спину, потом на живот и снова на бок. Он трижды сорвался и упал, и каждый раз, независимо от его волевых усилий, руки сами обхватывали голову перед ударом о пол.
И вот на полу к нему и явился тот «кто-то», кого он все время ждал для своего освобождения, и этот «кто-то» был он сам, Климов. Все было настолько внезапным, простым и осуществимым, что радость Климова перешла в испуг — плен его кончался через несколько часов, на рассвете, и надо было лишь не сойти с ума от этого!
Он влез на свое место, вытянулся, уложив ступни ног так, как стоят они у мертвых — деревянно-прямо, торчком. Не у всякого доходяги остаются полуоткрытыми веки, многие перед концом крепко зажмуриваются, а кончик носа у Климова уже давно не по-живому был острым и раздвоенным. Оставалось дыхание, но Климов попробовал надолго притаить его — и смог!
Вот и все, что было нужно сделать давным-давно и оказаться на воле и, может быть, уже в бою! Утром в барак придут «крючники» — похоронная команда из пленных. Веревками с железным якорем на конце они зацепят мертвяка за ногу, сдернут его с нар и поволокут из барака во двор лагеря, к повозке. Туда его закинут с ходу и утрамбуют с другими мертвяками. В повозку впрягутся «крючники», сзади пойдут два конвоира с винтовками, а за лагерем, в желтом буруне, трупы сбросят в яму и присыпят песком — всего лишь на одну пядь, не больше. В братской могиле надо прожить день до вечера,— выпростать руку на волю, прижать к плечу рот и дышать…
Секунды рассвета казались Климову столетиями. С ночными потемками исчезала бездонная глухота барака, и он становился гулким и пусто-сторожким. Прямо на Климова в разбитое окно текла утренняя прохлада, и от этого ощутимей был запах кислой прели шинелей, прогорклой крысоедины и противно-сладковатая вонь чьих-то незаживших ран.
Климов лежал недвижный, и как только раздался ржавый скрип дверей, перестал дышать. Нелегкими шагами «крючники» прошли мимо него в глубь барака, и кто-то из них сказал: «В мешке готов». У Климова в горле быстро рос тошнотворный ком удушья, а высоко в груди, под самой шеей, гулко и редко толкалось сердце. Оно сразу опало и забилось ровнее, как только он украл для него глоток воздуха, и снова больно подскочило вверх, когда он замер, услыхав нарастающий скрежет каблуков по цементному полу барака.
Падая с нар, Климов изо всех сил прижал руки к бокам, зажав в кулаки ладони, но удар получился мягким, а руки на лету привычно кинулись к голове и успели: голова легла на локти.
— Он жив,— сказал над Климовым «крючник» и принялся чихать снова, а второй, старший, видно, обозленно выкрикнул:
— Все!— угрожающе повторил Климов.— Пусть нас, людей, не останется… Пусть! А Россия-то будет? Будет? Куда же она денется?!
Климов оказался замыкающим. Он сел, прислонясь спиной к тополю. Тополь был теплый и тихий, но в нем, в глубине кряжа, ощущалось кипение жизни. Не слухом, а телом Климов чуял мягкое замедленное потрескивание тополиного ствола, будто его изнутри украдкой сверлил кто-то. «А что, если это подкоп с воли? — вспыхнула обжигающая надежда в мозгу…— Что, если это тот освободитель, кого он все время ждал? Да-да! Он ведь может явиться через тополь — и с автоматами!..»
Так начинался бред, и Климов понимал, что это бред.
Он поднял голову. Переводчик уже давно говорил что-то перед строем. Неподалеку от Климова стояли эсэсовцы и презрительно посматривали на серую массу пленных. «Викинги»,— вспомнил Климов и стал глазами искать капитана. Он искал долго, отдавая этому все свое внимание, и оттого смысл слов переводчика не достигал его сознания.
Климов заплакал. Но ему не хотелось, чтобы в строю видели это. Он спрятал глаза и сказал:
— Орден мой! — Оттого, что голова была опущена, никто не слыхал его признания, и тогда он поднялся на ноги.— Мой орден!
Он пошел к притихшим эсэсовцам зигзагами, глядя поверх голов их. Туда же из середины строя двигался маленький ссохшийся пленный в артиллерийской фуражке без козырька и в длинной гимнастерке с оторванными рукавами. Он шел ребячьей подпрыгивающей походкой и остреньким голоском выкрикивал под левую ногу:
Климов понял, что поверят ему, а не Воронову. За рост, за голос, за его глаза и лоб поверят.
— Не надо. Они подумают, что мы оправдываемся… Перестань плакать! Замолчи!! — свирепел Климов.
Одно непостижимое разумом обстоятельство изгнало из сердца Климова неизбывный страх первоярусняка, что на заре он умрет: — тополь. Нет, никто не рыл там подземного хода и никто не сверлил его кряж, чтобы появиться в лагере с автоматом. Тополь просто лопнул сухой умершей древесиной в том месте, где его кору объели пленные, и в расщелину выперла и взбухла бледно-зеленая новая кора!
Оттого ли, что кора пахла горьковато-остро и чисто,— весной и лугом, или потому, что на его глазах впервые в лагере свершилось попрание смерти жизнью, но только Климов понял вдруг, что он не умрет на первом ярусе! Он не знал, что случится с ним и что он сделает, но вера эта крепла, и он хотел, чтобы Воронов ощутил то же.
В тот день Климов отдал Воронову свою пайку хлеба; отдал не легко и не сразу. Целый день он носил теплый и по-живому упругий квадратик за спиной под «рубахой», и целый день хлеб кричал, что его надо съесть. И только ночью, когда глаза ничего не видели, Климов вынул из-под мешка хлеб и поднес его ко рту Воронова.
— Ешь, скорей только!
Климов молча вставал, подтягивал на плечо Воронова и шатаясь брел вперед, к станции. До нее оставалось уже мало, не больше, чем было от барака до тополя, когда Климов споткнулся и долго не мог встать. Он видел, как конвоир спешно пошел назад, к лагерю, но через несколько шагов остановился и стал ладить винтовку к плечу.
«Все! Конец!» Климов хотел сказать это Воронову, но тот лежал вниз лицом и ел хлеб, вгрызаясь всем ртом в буханку, давясь и содрогаясь. «Пусть… Я скажу этому…»
— Стреляй, бандит!.. Стреляй… в душу твою черную… холодную… Русские люди всегда и всюду… умели… Стреляй, подлюга… паук серый!..
Климов стоял на коленях, прижав к щекам кулаки, и конвоир, наверно, принял исступленные слова его за молитву и просьбу. Он задержался, визгливо прокричал: «Шнель!» и выстрелил мимо, вверх, в горевший красным огнем Марс…
Потом Климов вспомнил о хлебе и стал ощупывать Воронова. Размеренно поднималась и опускалась оголенная грудь его,— он дышал, а под плечом, у самого уха, берег буханку. Осторожными движениями пальцев Климов исследовал ее края. И то, что была она целой, только чуть-чуть объеденной с уголка, вдруг погасило в нем темное, почти враждебное чувство к Воронову, родившееся от мысли, что он съел хлеб один. «В друга не поверил!..» Коротким тяжелым словом Климов обругал себя и позвал виновато, страстно:
— Ваня! Друг… Проснись. Давай есть.
— Всю,— сказал Климов. Он жевал сухой, лишенный запаха и вкуса мякиш и следил за пестрым световым бликом на противоположной стене вагона. Пятно перемещалось вправо и влево, вниз и вверх, наполняя вагон каким-то неживым сыпучим светом. «Луна. Слева по ходу состава. Значит, везут не на восток. Везут на запад».
Вслед за этим открытием Климов, как и в лагере, когда ожидал прихода «крючников», испытал немой и жаркий испуг за свой рассудок,— плен кончался! В вагоне окно!!
Подобрав ноги, он уперся в прохладную обшивку вагона, оттолкнулся и полетел навзничь, чуть клонясь головой вниз, к земле. Климов глядел в небо и видел, что вместе с ним и на него падали и звезды, и пронзительная луна, рассыпавшаяся на мелкие сверкающие осколки, на лету вдруг ставшие седой тополиной листвой…
Жизнь в лагере
по утрам пленным выдается черпак воды на каждого и буханка эрзац-хлеба на двенадцать человек. Днем тот же черпак сизой мути — баланды из костяной муки, а вечером снова вода.
И еще знают на станции, что голод и тоска в лагере — сильнее тифа и тяжелее ран, потому что и в предсмертном бреду пленные не забывают о хлебе и Родине…
Все пятьсот человек, оставшиеся от двух тысяч, верили, что одуваний пух хранит в себе много калорий, если его размочить в воде.
По утрам лагерный полицейский приносил в барак пять буханок хлеба. Он кидал их на нары, отходил к дверям и оттуда наблюдал дележку. В пяти дюжинах пленных был один лишний. На него не выходило пайки, и все шестьдесят один стремились попасть в первый ряд своей дюжины.
— Гос-спода офицеры…— с бесконечным презрением цедил полицейский и ударом ноги открывал дверь.
В два часа дня тот же полицейский вносил в барак ведро баланды. Тогда все шестьдесят один медлили, чтобы оказаться в очереди последним,— на дне ведра могла оказаться гуща.
— Гос-спода офицеры!..
А по ночам доходяги подползали к станинам нар, обвивали их иссохшими плетями рук и пытались влезть на второй ярус. Может, гнала их туда боль в теле. А может, страх в сердце: на второй ярус смерть влезала не так скоро — лишь через несколько суток, тогда как на первый она являлась за кем-нибудь на рассвете каждого утра…
А по ночам доходяги подползали к станинам нар, обвивали их иссохшими плетями рук и пытались влезть на второй ярус. Может, гнала их туда боль в теле. А может, страх в сердце: на второй ярус смерть влезала не так скоро — лишь через несколько суток, тогда как на первый она являлась за кем-нибудь на рассвете каждого утра…
Глядя в сумрак угла поверх глаз Климова, он сказал прерывисто, будто чему-то радуясь:
— Разве ты не знаешь, что «их» стреляют там… Перед тем, как зарыть?
— Мертвых? — спросил Климов.— Зачем?
— Не ты первый захотел воскреснуть… Кто-то бежал уже так из шестого… Попался и выдал!
— Сволочь! — опустошенно сказал Климов.— Сволочь!..
Потом в неясном свете барака потянулась неприкаянная, злая и длинная жизнь до вечера: черпак воды, тяжелый маленький кусок хлеба, баланда на дне каски и непроходящее с начала плена могучее желание есть.
Перед вечером в барак вошли трое эсэсовцев и пятеро лагерных полицейских.
— Алле раус! — оглядев нары, сказал немец, а полицейские вразнобой закричали:
— Выходи строиться! Ходячим взять лежачих! Быстро!..
вперив глаза в черные кобуры эсэсовских «Вальтеров». Чужие кобуры по-чужому были и подвешены — на животы, отсвечивали кровавой чернотой, потому что садилось солнце, и плясали на животах, потому что «викинги» смеялись…
…Воронова били полицейские вдвоем, а Климова — трое. Мимо, на выход из лагеря, шел полковник, окруженный эсэсовцами.
Они не скоро дотащили друг друга в барак. В ту ночь в нем впервые был нарушен закон «Долины смерти», не позволявший людям произносить больше тридцати слов в сутки, шевелиться или как-нибудь еще расходовать силы. И тогда впервые Климов почувствовал всю лютую горечь унизительных оскорблений, брошенных человеку человеком не в запальчивом крике, а произнесенных тихим, размеренным шепотом, полным убеждения и веры.
В положенный час утра в барак не принесли хлеб.
Но баланду не принесли… По нарам беззвучно запрыгало слово — акция! Это значит — ни крошки пищи. Это значит — ни капли воды. Может, только день. Может, два. А может, пять! Акция — чужое слово, но знакомый смысл: серый комок смерти, выплодок лагерей и эсэсовцев!..
А перед заходом солнца явились полицейские.
Под хохот полицейских он усадил Воронова к себе на спину.
К центру лагеря из всех бараков стекались люди. Там стоял крытый «Опель-блиц», несколько эсэсовцев и полвзвода солдат-конвойных.
— Разберись по два! По два! — визжали полицейские и стреляли ремнями. Строй возникал быстро, ломанно протягиваясь через весь лагерь, огибая тополь и теряясь хвостом где-то за третьим бараком. Но Климов мог двигаться только к тополю. Там он уронил Воронова и услыхал голоса пленных, в которых билась живая открытая радость, смешанная с тревожным недоумением:
— Хлеб дают! По целой буханке! На двоих!.. Ощутив в теле раскаленную боль голода, Климов волоком потащил Воронова в середину строя, выкрикивая в его запрокинутое лицо:
— Дают хлеб! На двоих! Буханку!
Уже в сумерках конвоиры построили пленных в колонну по четыре в ряд и вывели из лагеря. За проволокой иные были запахи, иной трепет звезд, иные шумы недалекой станции.
Они падали через каждые десять-двенадцать шагов. Конвоир топал ногами и выкрикивал свои немецкие ругательства.